Весной 1915 г. сартаковские переселенцы вновь распахали общественные земли. Но теперь они расширили запашку, ведь их стало больше. К четвёрке семейств, боровшихся на протяжении 1911–1914 гг. (Васильевы, Бакулины, Кутенковы, Ченские) [14] в 1915-м году добавляется Михаил Мосолов. Он был в числе самовольцев, ошибочно причисленных к Сартаковой в январе 1911 г., затем прожил несколько лет в Томске; после начала мировой войны, лёгшей тяжким бременем на экономику, вернулся в Сартаково. Одним из главных предметов возмущения сартаковских общественников в 1916 г. будет то, что Мосолов, прежде не имевший дома, купил сруб и поставил в д. Сартаково на общественном усадебном месте (документ №46). О нём же в 1915 г. (документ №38) сообщали, что он в начале сева присматривал среди уже поделенных (между членами общества) угодий землю под посев, утверждая, что "земля принадлежит всем тем, кто ее обрабатывает, и что отдельных владельцев нет и быть не может, а если кто-либо будет ему препятствовать пахать облюбованную землю, то он того непременно убьёт". М. Мосолов в 1915–1916 гг. обзаводился хозяйством, которого не успел создать ранее.

Н. В. Невров. Дед Василий.

Делал он это в союзе с прочими переселенцами. Совместное действие переселенцев – одно из важных условий их успеха. Перечисляя обиды с их стороны, старожилы не раз называют несколько имён кряду: переселенцы оказываются то вдвоём, то втроём. При попытке взыскания судебных долгов, как мы видели выше, переселенцы тоже собрались все вместе (в доме Бакулиных) и прогнали старосту с понятыми. Описывая в майском 1915 г. акте (документ №29) запашку общественной земли, волостной старшина уточнял, что "временно проживающие", по их заявлению, распахали землю "на вопщем между ими не определено по домохозяевам". Общий фонд переселенцев составляли и документы, подкрепляющие их права: как видно из штампа на обороте документа, копия справки Самарской казённой палаты о причислении Михаила Мосолова была выдана в июне 1915 г. Гавриилу Бакулину (документ №17).

Расширяя запашку в 1915 г., переселенцы не ограничились землями, закреплёнными за обществом в целом, и вторглись в наделы определённых крестьян. Вот как описывал произошедшее Ф. Белавин, пол-десятины которого запахали отец и сын Васильевы: "Когда я сказал им, что хлеб с этой земли соберу и свезу, Васильевы ответили: "Попробуй – не рад будешь; ты у нас увезешь хлеб с 1/2 десятины, а мы у тебя уничтожим с 20 десятин". В угрозе этой я усмотрел поджог, а потому и поступился своей землёй". В таком же положении оказались ещё, по крайней мере, Ефрем Огиенко, Нестер Калягин и Николай Самохин.

Вторжение переселенцев в чужие наделы резко обострило положение. В отличие от прошлых лет, общество начало активную борьбу за свои права. Агрессивные действия самовольцев относятся ко второй половине апреля 1915 г. 1 мая 1915 г. крестьянскому начальнику в с. Бердское (будущий г. Бердск) была отправлена телеграмма о том, что "самовольно проживающие", "угрожая оружием, засевают землю призванных мобилизацией Старшина содействия не дает просим Вашего распоряжения. Сартаковское общество" (документ №27). Срочное (телеграммой) и прямое (через голову волостного правления) обращение к высокому начальству показывает выход конфликта на новый уровень.

Волостное правление, получив указание крестьянского начальника доложить подробности, попыталось вернуть дело в русло бесконечных судебных тяжб. Отношением от 18 мая (документ №30) оно заверило крестьянского начальника, что "земли принадлежащей семействам призванных на военную службу означенные крестьяне не запахивали", а запахали только землю, отведённую под сбор денег на строительство церкви, [15] о чём помощником волостного старшины ещё 21 апреля был составлен акт, выданный обществу для предъявления судебного иска.

Однако эта попытка не сработала. Раньше, чем волостной старшина нашёл время добраться до надоедливого селения, сартаковцы сделали новый ход. Не видя ответа от крестьянского начальника, общество 11 мая составило приговор, которым поручало члену общества Матвею Барышову ходатайствовать об ограждении общества от насильственных действий "самовольно проживающих" перед самим губернатором (документ №28). Обращаясь к высокому представителю власти, получающему назначение лично от государя императора, общество сделало акцент на патриотической стороне дела. Пятеро переселенцев, "пользуясь тем, что из среды нашего общества до настоящего времени выбыло и поступило в ряды защитников родины 68 человек, с наступлением весенних полевых работ то есть со второй половины Апреля месяца сего года <...> самовольно начали пахать и засевать земли как призванных в Армию, так и равно остальных общественников, угрожая вооруженным сопротивлением тем кто будет им в этом препятствовать". "Притом у Васильева и Мосолова имеются взрослые сыновья, которые давно должны отбывать воинскую повинность, но таковые почему-то не являются куда следует (л. 18). Прося защиты, общество предупреждало: "У нас у общественников с самовольно проживающими Васильевым и другими может произойти скандальный случай и даже убийство, так как они угрожают оружием и открыто заявляют в скором времени начнут пахать чью попало землю под посев 1916 год" (л. 18 об.).

Молодая крестьянская чета.

20 мая Матвей Барышов, добравшись до Томска, лично вручил этот приговор губернатору (л. 4 об.). Губернатор медлил с решением, обстановка по-прежнему накалялась. Форма 3 июня следующего ходатайства с прежним содержанием отражает высокую степень напряжения: телеграмма с оплаченным ответом (документ №31). Васильев и Масалов, сообщалось в телеграмме, "опять самовольно зачали распахивать общественную землю вызывая этим сильное возбуждение общества"(л. 8) Телеграмма подписана в качестве уполномоченного от общества деревни Сартаковой Нестером Калягиным – одним из тех, кто непосредственно пострадал от самовольной запашки.

Пять дней спустя, 9 июня Калягин же телеграфировал крестьянскому начальнику (документ №32): "Губернатор телеграммой приказал обратиться Вашему содействию просим скорейшего распоряжения может произойти убийство". 19 июня 1915 г. крестьянский начальник Кондратенко наконец прибыл в Сартакову. Он составил протокол, в котором записал и жалобы общественников на постоянные угрозы убийства и поджога, и ответ переселенцев: "На предложение крестьянского начальника оставить д. Сартакову <...> мы не согласны, так как здесь мы уже обзавелись хозяйством, и выехать отсюда для нас значит разориться. От подписи отказались" (л. 10).

При составлении протокола крестьянский начальник старался быть подчёркнуто беспристрастным. Он не только даёт слово на сходе переселенцам и записывает в протокол их позицию, но и после того, как они отказываются от подписи и, по всей видимости, уходят, старается сохранить позицию "над схваткой". Показательна реплика Нестера Калягина, записанная в протоколе так: "Когда я шел в обход, то Мосолов на улице замахнулся на меня ножом и сказал: "Вот тебе и душа вон". Возможно, что это он и шутя сказал" (л. 10). Первой части реплики, где выдвигается обвинение, противостоит вторая часть, которая это обвинение уничтожает. Ясно, что между ними – вопрос крестьянского начальника, который, видимо, заботился о том, чтобы протокол нельзя было упрекнуть в пристрастности .

Неделю спустя он переслал этот протокол томскому губернатору вместе с документами минувших лет (о безуспешных попытках воплотить решения суда) и своим отзывом (документ №35). Как выяснилось, он был не первый год знаком с сартаковскими переселенцами и уже не раз слышал от них, что они "никогда не уйдут из деревни Сартаковой и не подчинятся даже силе" (л. 4). В ходе недавней поездки "выяснилось, что отношения между общественниками и переселенцами страшно обострились". "Предупредить нежелательное столкновение" чиновнику удалось только обещанием, что в близком будущем переселенцы будут выдворены. Решение казалось крестьянскому чиновнику очевидным: высылка из пределов губернии "в порядке охраны". "Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия", притча во языцех эпохи Александра III, принималось для борьбы с революционерами и позволяло губернатору высылать опасных для порядка в губернии людей по личному усмотрению. Томская губерния находилась на положении чрезвычайной охраны почти с самого начала мировой войны.

Особого внимания заслуживает позиция общества. Крестьяне-общественники перечисляют беды, подчёркивают угрозу убийства со стороны переселенцев и просят о помощи, но они выступают не с позиции слабого. "У нас у общественников с самовольно проживающим Василиевым и другими по этому делу может произойти скандальный случай, и даже убийство" – это выражение из приговора 11 мая уже подразумевает угрозу, в телеграмме говорится ещё более определённо про "сильное возбуждение общества" и про распоряжение, которое необходимо "во избежание насильственных действий". А крестьянский начальник сообщает, что от насилия над самовольцами он с трудом удерживает "общественников" только обещанием, что переселенцы в конце концов будут выдворены (л. 3-5).

Общественники, следовательно, отлично осознают своё превосходство в грубой физической силе (даже после ухода мобилизованных остаётся 90 хозяев, имеющих право голоса на сходе, из которых 74 собираются на сход, принявший ходатайство 11 мая 1915 г.). Осознают и юридическую свою правоту. Они могли бы смести самовольцев силой, но учитывая решимость последних стоять насмерть, это грозит вылиться в кровопролитие, за которое придётся нести ответственность. Поэтому переселенцы пытаются действовать законным способом. Но они не просят у властей милости. Они предлагают выбор: или вы добьётесь соблюдения закона, или мы поступим, как сами умеем.

В. Д. Орловский. Водопой.

После того, как требование сартаковского общества о выселении переселенцев поддержал крестьянский начальник, настало время подключать к делу полицию. 31 июля губернское управление запросило заключение по этому делу барнаульского исправника (документ №37). Исправник отправил на разведку пристава 9 стана, который 14 сентября провёл дознание на месте и полностью принял сторону сартаковского общества. Составленный им протокол дознания (документ №38) включает показания 19 общественников, в которых ключевое внимание уделяется угрозам со стороны переселенцев (убить тех, кто противится, и сжечь посевы общества). Включает он и показания переселенцев, настаивающих на своём праве быть членами сартаковского общества (с перечнем упоминавшихся выше документов, работающих в пользу переселенцев). Заодно исправник не поленился собрать полный сход и подкрепить обвинение очередным приговором – поспешно-косноязычным, но излагающим угрозы убийства и поджога полей (документ №39) (л. 51-52).

В протоколе дознания явно прослеживается лейтмотив непризнания начальства. Вот типичные примеры высказываний, вложенных авторами показаний в уста переселенцев: "Мы никакого начальства не признаем и признавать не будем", "губернией у нас правит не губернатор, а какой-то мошенник", "дознание производил в Сартаковой не крестьянский начальник, а какая-то шпана и сволочь" (л. 53-59). Была ли то заранее согласованная линия поведения сартаковцев, или личная инициатива пристава, смысл её очевиден: вызвать раздражение начальства против самовольцев. Последние, впрочем, от этих обвинений открестились, заявив в том же протоколе, что "поносить и ругать правительство в лице г. Начальника губернии и крестьянского начальника никогда себе не позволяли и не позволим" (л. 60).

В первый день пристав не обратил внимания на проблему призыва, однако на следующий день – вероятно, благодаря общественникам – составил отдельный протокол на эту тему. Дело кончилось тем, что трое крестьян (включая и Никанора Васильева, младшего брата Александра) дали подписку (документ №41) с обязательством "немедленно выехать в место своей приписки для отбытия воинской повинности в Россию" (л. 67). Из документов следующего года мы узнаем, что "немедленный" выезд так и не состоялся. Как видно, пристав представлял в глазах крестьян слишком грозную силу, открыто противиться которой было невозможно. Но как только он уехал, переселенцы вернулись к обычной тактике.

Пересылая все собранные материалы исправнику (документ №43), пристав указал на необходимость высылки переселенцев "в порядке охраны" и вновь обратил внимание начальства на возможные последствия: "Сартаковцы от самосуда если и воздерживаются, то только потому, что среди их есть несколько человек разумных крестьян, которые удерживают их от этого" (л. 71 об.).

Дело шло, таким образом, к применению карательного закона. В этот момент произошёл крутой поворот: на основе собранных приставом материалов исправник пришёл к выводу, что "выдворение переселенцев в порядке охраны в данном случае не имеет оснований" (л. 1 об.). Об этом он сообщил губернатору отношением 28 сентября 1915 г. (документ №44)

У нас нет достаточных оснований для определённого решения о побуждениях полицейского руководителя. Действительно ли исправник считал выселение переселенцев несправедливым? Выражения, в которых он описывает поведение переселенцев, выдают скорее враждебность его: "означенные переселенцы действительно являются вредными и опасными для Сартаковского общества, производя у него самовольную запашку усадебных мест, пользуясь общественными выгонами и землей и вырубая общественные леса, при упорном нежелании уплачивать какие-либо сборы и постоянных угрозах населению" (л. 1). "Самовольная запашка", "упорное нежелание", "являются вредными" – всё это явные свидетельства недоброжелательности.

Исправник упрекает общество в "инертности": против переселенцев оно выступало долгое время "в лице лишь некоторых своих членов"; возможность "решительными мерами пресечь <...> в корне" действия самовольцев не была использована. Упрёк выглядит надуманным: ведь переселенцы прогоняли не только старосту и старшину (которых можно обвинить в нерадении), но и урядника – полицейского служащего.

С другой стороны, трудно представить, что начальник всей уездной полиции боится пятерых крестьян, хотя бы и вооружённых. Ключ надо искать в предложении выселять самовольцев судебным порядком, которое в отзыве исправника изложено даже дважды. Как видно, сама по себе идея выселения не кажется исправнику кощунственной, но он ищет авторитетного её подкрепления. Возможно, исправник учитывал уже имевшийся к тому времени опыт обсуждения подобных дел в прессе и хотел обеспечить себе алиби в глазах общества, избавиться от лишней ответственности.

Этот путь снимал ответственность не только с исправника, но и с губернатора, он и был использован начальником губернии. Отношением 18 ноября (документ №45) В.Н. Дудинский сообщил крестьянскому начальнику, что к высылке в порядке охраны "достаточных оснований не усмотрено", и вопрос о выселении "должен быть разрешён в судебном порядке по возбуждении Сартаковским сельским обществом соответствующего по сему предмету ходатайства" (л. 72 - 72 об.). Учитывая уже известную нам результативность судебных решений по сартаковскому делу, это означало, что вопрос должен быть закрыт. Так завершилась "кампания 1915 г." в деревне Сартаковой.

Примечания.

[14] В ходатайстве Медему 1911 г. упоминались также Максим Харин и Панкратий Зубарев. Ни в каких позднейших документах они уже не упоминаются – очевидно, они уехали уже в 1911 г.
[15] "Нами, крестьянами Сартаковского общества, определено производить ежегодно посевы на постройку церкви у нас в деревне Сартаковой, на что и отделили на каждую надельную душу по двести сорок квадратных саженей" – так это формулировалось в акте волостного старшины от 14 мая 1915 г.  (документ №29)