Раньше, чем губернатор получил рапорт исправника Новогонского о его поездке в Ново-Тырышкино, старожилы предприняли очередной ход, вновь воплотившийся в двух документах на имя губернатора – приговоре сельского схода (документ № 26) и "докладной записке" доверенных ново-тырышкинского общества (документ № 27). Приезд 25 апреля сразу двух чиновников, явно стремящихся добиться оставления переселенцев в Ново-Тырышкино, убедил старожилов, что борьбу надо продолжать, и немедленно. В отличие от прошлых "двойных зарядов" старожилов, на сей раз и приговор, и "докладная записка" датированы одним днём – 7 мая. Ни одного дня после сельского схода доверенные не ждали. По-видимому, оба документа были заготовлены ещё до схода и отправлены немедленно после их утверждения законным порядком.

Два документа дают нам некоторые сведения о том, чего мы не знали из предыдущих документов. Прежде всего, мы получаем новые данные о числе непричисленных. Последних оказывается уже 133 семейства вместо 96, упоминавшихся в перечне годовой давности. При этом указывается, что "Новоселы более 30 человек совершенно не уплатили ни копейки в общественный капитал денег за занимаемые ими в 1883 году земли" [Л. 56 об. – 57]. Судя по небольшой численности, в последнем случае "новосёлы" – это только те, что прибыли в 1883 или даже 1884 г. Сами старожилы, таким образом, косвенно признают, что даже непричисленные переселенцы в большинстве своём требуемые с них деньги платили.

Ещё более поразительны данные о численности переселенцев, благополучно причислившихся к обществу. В связи с выяснением вопроса о том, сколько приходится земли на ново-тырышкинскую душу, говорится: "сколько возможно было по усмотрению нашему, мы по 1882-й год приняли 234 души переселенцев из Российских губерний, каковые и значатся показанными в числе 789 душ" (Л. 57 об.). Итак, причисление вновь прибывших продолжалось даже в 1882 г., число причисленных переселенцев за всё время двукратно превосходит непричисленных.

Сопоставление двух документов вновь позволяет высоко оценить риторические навыки ново-тырышкинцев. Каждый из документов имеет своё лицо. Более подробен на сей раз приговор схода. Единственное, в чём "докладная записка" его превосходит – это описание того, как происходило противостояние в связи с началом пахотного сезона. В общественном приговоре скупо констатируется, что "пред наступлением рабочего хлебопахотного времени", в марте месяце, общество постановило приговор о недопуске переселенцев к распашке земель и посеву хлебов. (Л. 54–55). Гораздо более красочно дело излагается в "докладной записке" доверенных. Прежде всего, подчёркивается, что насчёт запрета пахать старожилы "на сельском сходе предупреждали их неоднократно" (л. 52 об.): проявили, значит, настойчивое стремление договориться миром. Однако "новоселы на предупреждение это ответили так, что они никого не хотят слушать, а соберутся целою ватагою на пашни и сплошь будут запахивать земли, и что если кто из доверителей вздумают удерживать, убьют или застрелят из ружей" (л. 52 об.). Переселенцы, таким образом, выглядят сущими разбойниками, против которых любые методы хороши.

Главная мысль обоих документов – отказ принимать новых переселенцев из-за нехватки земли для её обработки по традиционной залежной системе. Довод этот не нов, но старожилы повторили его, ещё более подробно, чем ранее, описав свою систему землепользования и заключив категорично: "не то что в оклад, но и на жительство принять не согласны, приемных приговоров на принятие в свою среду не дадим, и к уборке хлебов не допустим" (л. 57 об.).

Острие старожильческого выпада от 7 мая направлено против исправника. Крестьяне рисуют следующую картину. Сначала (ещё зимой, огласив очередное постановление губернатора), исправник объявил, чтоб "мы ни под каким видом не смели весною настоящего года допускать новоселов к распашке земель и посеву хлебов, дабы чрез это не допустить новоселов остаться у нас на жительство далее 1-го Июня, то есть срока назначенного для выдворения их" (л. 53 об.). Затем, получив жалобу старожилов от 17 апреля на то, что новосёлы силой собираются пахать землю, исправник 22 апреля прислал в Ново-Тырышкино отдельного заседателя Кортукова, "который в силу имеемого от исправника распоряжения воспретил новоселам пахать земли и сеять хлеб впредь до особого распоряжения, в чем и обязал последних подпискою" (л. 54 об. – 55). И вдруг: "вслед за тем 25 числа того же Апреля месяца Г.г. Особый Чиновник V Участка и Бийский Окружной Исправник прибыв в наше селение не спросив предварительного нашего согласия, разрешили Новоселам пахать и сеять хлеба, отдав пришельцам последний запас наших свежих земель" (л. 55). Первое и второе из описанных действий не только противоречат третьему, но и разительно расходятся с описаниями, виденными нами в рапортах самого исправника и начальника губернского правления.

Стремясь выставить своего противника непоследовательным человеком, старожилы огрубляют его высказывания. Однако зная, что исправник ни на каком этапе не являлся апологетом старожилов, нетрудно выделить из этого сухой остаток. Очевидно, исправник действительно пояснял старожилам, что даже при наличии предписания губернатора о выезде переселенцев к определённому сроку воинскую команду для выселения самовольцев присылать никто не будет. И при наступлении 1 июня переселенцы вновь останутся, если по-прежнему смогут заявить о наличии у них хозяйства в Ново-Тырышкино. И значит, единственный для старожилов способ обеспечить выполнение губернаторского предписания – сделать так, чтобы хозяйства у старожилов не было: не разрешать пахать и побуждать к поиску новых мест заселения. Но это не значит, что исправник стал на сторону старожилов и хотел обострения конфликта. Напротив: его действия имели целью обострения избежать. И его рапорты начальству отлично показывают, что сам он видел призрачность надежд на мирное урегулирование без использования властями ещё не задействованных механизмов (межевания кабинетских земель).

Получив сообщение от 17 апреля, он прислал отдельного заседателя, вероятно, с инструкцией действовать по обстоятельствам. Заседатель, вероятно, оказался не столь тонким психологом и действовал более грубо, поставив переселенцев на грань бунта. Убедившись в этом, исправник срочно приехал сам, чтобы отменить действия подчинённого и вернуть status quo. Таким образом, вопреки желанию старожилов, их собственное описание действий исправника выставляет его не резким и непоследовательным солдафоном, но опытным и осторожным управленцем.

Сам Новогонский, видимо, воспринимал действия заседателя как просчёт, поэтому не стал вдаваться в подробности того, как менялись указания полицейских властей в отношениях с ново-тырышкинцами. С другой стороны, то, что в январе, комментируя решение губернатора, он – сторонник оставления переселенцев на своих местах – вынужден был давать старожилам советы, которые они смогли использовать против переселенцев, показывает, сколь трудно было даже ему, начальнику всей уездной полиции, общаться с напористыми ново-тырышкинскими старожилами.

Очередной решительный манифест старожилов был оставлен без ответа. Видимо, губернатор посчитал, что в том распоряжении, которое он отослал исправнику ещё до получения обращения старожилов (14 мая, документ № 28), выражения достаточно сильны, чтобы удержать стороны от активных действий: "Объявляя все это крестьянам старожилам и переселенцам Вы обязаны присовокупить, что за сим всякое самоуправство и неповиновение с их стороны будут наказаны по всей строгости законов с высылкою виновных из [места жительства]" (л. 51 об.).

И действительно: на этот год проблема была закрыта. Но время шло, и надо было готовиться к следующему сезону. Между тем, чиновники, которым губернатор рассылал тревожные отношения 30 апреля, молчали. Терпение И.И. Красовского было исчерпано 4 июля 1884 г. В этот день он отправил две телеграммы (документ № 30), призванные поторопить крестьянского чиновника и председателя губернского правления с ответом на запросы двухмесячной давности.