Итак, начальник губернии, видя "беспорядок", решил действовать силовым путём и подключил начальника уездной полиции. Исправник А. Новогонский, однако, не удовлетворился ролью дубинки. Подтверждая выполнение порученного (документ № 7), он в то же время изложил свои соображения по одному из проклятых русских вопросов – "кто виноват?" – и намекнул на то, что хорошо бы подумать над другим – "что делать?". Соображения полицейского начальника интересны тем, что разительно противоречат жалобе старожилов.

Прежде всего, бросается в глаза, что А. Новогонский недоволен старожилами. Сомнительные факты трактует в пользу новосёлов, при этом нарочито огрубляя: говорит о продаже домов старожилами, а не более ранними переселенцами. Это можно было бы трактовать в том смысле, что исправник упирает на сугубо законную сторону дела: те, кто причислился – уже не переселенцы, а полноправные члены общества; если такие бывшие переселенцы поддерживают новых переселенцев, это значит, что всё-таки с юридической точки зрения новосёлы пользуются поддержкой части старожилов. Подтверждение такой трактовке есть в приговоре старожилов (документ № 2): они отмечали, что переселенцы купили дома "у местных общественников из российских же переселенцев, причислившихся в наше общество" (л. 7). Но тогда неверным оказывается утверждение исправника о том, что старожилы "не дали приговора никому и не дают в настоящее время" (л. 3 об.). Утверждение это могло бы оказаться верным лишь при уточнении: начиная с какого времени (1882 г.?) старожилы отказались давать приёмные приговоры кому-либо.

Двусмысленно выглядит выражение о том, что переселенцы "поселились там, в особенности проживающие года три и более, по согласию обществ". То есть, проживающие менее трёх лет поселились всё же не совсем "по согласию" общества. Но исправник хотел подчеркнуть именно наличие этапа благожелательных отношений, чтобы показать: до поры старожилы отлично уживались с переселенцами, чёрно-белая картина здесь неуместна.

Затрагивая вопрос о земле, А. Новогонский стремится заменить старожильческую постановку вопроса (много или мало земли) собственной: достаточно или недостаточно. Для этого он вводит собственный показатель оценки: раз уживаются вместе, и живут небедно – значит, земли для всех достаточно. Может показаться, что здесь возникает противоречие с дальнейшими словами самого же исправника о том, что переселенцы не смогут выехать "по бедности своей". Видимо, исправник хотел сказать, что старожилы и переселенцы уживаются, при этом благосостояние старожилов не страдает, но недавно прибывшие переселенцы ещё не успели встать на ноги.

Всё до сих пор перечисленное можно назвать "субъективной трактовкой" исправником тех же фактов, которые старожилы подают в ином свете. Но есть и прямые противоречия. Старожилы жалуются (документ № 3) на то, что "ни один из новоселов не платил и по настоящее время не платят в общественный капитал ни одной копейки, не относят во все время их проживания никаких общественных повинностей, не отбывают ямскую стойку, не поправляют ни дорог, мостов, гатей и прочего и вообще всякий раз при наряде их куда-либо оказывают неповиновение и упорство" (л. 5 об.). Исправник же утверждает, что "все новоселы уплачивают в мирской капитал по 6 рублей с годного работника, а не хотят платить особого налога, по 3 р. за пастьбу каждой скотины <...> Земскую гоньбу новоселы отправляют наравне со старожилами" (л. 4).

Взаимоисключающие утверждения особенно интересны: получается, что кто-то из участников соврал в таком ответственном документе, как обращение к губернатору? Обманул, понимая возможность, даже почти неизбежность, дальнейшего разбирательства и губительность потери доверия высокого начальника?

Вероятно, часть кажущихся противоречий снимается аккуратным использованием понятий. Шесть рублей с годного работника – это стандартная такса для сборов, взимаемых с западносибирских крестьян в государственную казну (1,5 руб.) и в доход Кабинета ЕИВ (4,5 руб.). Собирая с переселенцев эти деньги, старожилы могли и не воспринимать их как сборы в общественный капитал.

Есть и ещё одно объяснение: в приговоре от 18 октября 1883 г. (документ № 11) старожилы уточнили, что "приговором 2 Апреля месяца сего года <...> положили взыскивать с новоселов с каждого годного работника по шесть рублей в мирской капитал за земли, которые мы каждогодно оплачиваем в доход Кабинета Его Величества с каждой ревизской души по 6 рублей" (л. 28 об.) – не исключено, что речь идёт о наложении нового платежа, который старожилы ещё ни разу не взыскали (и действительно "не получили ни копейки"), но собирались взыскивать (и значит, исправник тоже по-своему прав).

С повинностями сложнее. Если переселенцы отбывали хотя бы земскую гоньбу, уже нельзя сказать, что они не исполняют никаких повинностей. Видимо, дело в том, что переселенцы по-разному относились к участию в общественных повинностях. Логично думать, что переселенцы 1870-х годов, вписавшиеся в общество даже без приёмных приговоров, повинности "выполняли беспрекословно". А новички, встреченные в штыки, с самого начала оказались в атмосфере борьбы и "оказывали упорство" старожилам, которые, однако, по старой традиции пытались их "нарядить куда-либо". Взаимоисключающие утверждения могли появиться из того, что старожилы-жалобщики и крестьянский начальник "высвечивали фонариком" разные части переселенческого сообщества.

Наличие этих разных частей – важнейшее явление, ведь оно обусловлено протяжённостью всего процесса во времени. Конфликт произошёл не вдруг и состоял не в столкновении двух непримиримостей. Он начинался с взаимовыгодного сотрудничества, и лишь постепенно, по мере нарастания количества, появилось новое качество. Пока земли было много, формальности с оформлением приписки казались не обязательными. Когда "лишняя" земля кончилась, ресурс стал дефицитным, вокруг него началась борьба. Формальности превратились в единственное оружие, позволяющее старожилам прекратить нежелательное явление. Но против них уже действовала сила инерции. Новые переселенцы стремились воспроизводить опыт старых переселенцев, причём не где-нибудь далеко (где, может быть, земли больше), а здесь, где у них были родственники и земляки.