Харловский случай проявляет некоторые черты, присущие Великому сибирскому переселению в целом. Это и роль "новых старожилов", служащих в первое время опорой для вновь приходящих односельчан. И наличие разных групп среди "старых старожилов". И предварение этапа борьбы стадией сотрудничества. И различное отношение высших и низших властей к вопросу о правых и виноватых. Но есть изюминка – и это история разрыва отношений уже, казалось, оформленных необратимо.

Что мы знаем точно: переселение воронежских крестьян началось с засылки ходока, который немного поработал в батраках, заплатил обществу за приёмный приговор и тем приобрёл доверие старожилов. Ходок выговорил право вернуться не одному, а ещё с одной или двумя "душами мужского пола" – всего, значит, как максимум три претендента на надел. На самом деле пришло шесть семейств, причём некоторые из них объединяли под одной крышей несколько самостоятельных семей, взрослых братьев с жёнами и детьми. При этом в семьях имелись ещё и неотделённые (неженатые) годные работники, а также дети мужского пола, которые через пять-десять лет тоже должны были стать годными работниками. Всего один "разведчик" привёл семь десятков человек обоего пола. Вопрос: был ли то изначальный замысел Петра Емельянова, или он действительно рассчитывал вернуться в Харлову малым составом, а попутчики к нему пристроились против его ожидания?

Конечно, оставляя жену с четырьмя детьми на время ходачества и пропуская при этом пахотный сезон, Пётр Емельянов, рассчитывал на помощь младших братьев, с которыми заранее обсудил дальнейшие планы. Но ведь можно допустить, что планы клана Емельяновых поменялись уже после того, как в полной мере проявился катастрофический неурожай в Европейской России.

Обратим внимание на то, какими словами Пётр Емельянов сообщает о начале всей истории: "Общество этой деревни состоящее из старожилов Сибиряков дали мне свое согласие на выдачу приемного приговора, и поэтому я сообщил в Россию своим братьям и отцу чтобы они приезжали ко мне на новое место жительства" (жалоба от 7 июля 1893 г.). Важнейшее здесь слово – "поэтому". Пётр вызвал братьев и отца в расчёте на данное обществом обещание выдать приёмные приговоры. Но отец и братья – это уже пять взрослых крестьян, а приговоров Пётр просил лишь два. Пётр просил заведомо меньше приговоров, чем требовалось.

Обращает на себя внимание и понятие "ревизская душа" при описании П. Емельяновым платы за причисление ("по 25 руб. и одному ведру водки за каждую ревизскую душу"). Почти через сорок лет после последней ревизии населения, после отмены (в Европейской России) подушной подати, создавшей некогда основу для этих ревизий, понятие это выглядит устаревшим. Но по привычке оно использовалось, и не только крестьянами. Начальник Алтайского округа писал, что надел деревни Харловой "состоит в пользовании всего 155 домохозяев, заключающих в себе 209 наличных ревизских душ уплачивающих установленный оброк". Следовательно, в устах В.К. Болдырева понятие "ревизская душа" имело значение годного работника (независимо от того, был ли он учтён последней ревизией 1857 г.). Но переселенцы используют это понятие иначе. В перечне, приложенном к ходатайству в министерство, говорится "о ревизских и неревизских душах". Правда, лишь для двух человек из семи десятков указана принадлежность к ревизским или неревизским, но зато мы знаем, что 53-летнего Игнатия Анисимова переселенцы числили ревизской душой, а его 27-летнего сына Михаила – неревизской. Уже ясно, значит, что "ревизская душа" в устах переселенцев – не годный работник, а что-то иное. По всей видимости, переселенцы использовали это понятие в значении "глава семейства". Тогда, действительно, Емельяновым, которые записали себя как две семьи, хватило бы двух приговоров. Однако для этого требовалась сознательная подмена понятий. Переселенцы делали вид, что разводят понятия ревизской души и годного работника – но при этом пытались вклиниться в ту систему, где дефицитный ресурс (земля) распределяется именно по годным работникам.

Заслуживает внимания ответ старожилов на действия переселенцев. Не очень удивительно, что принимать так много новых членов они не были готовы даже за деньги – во всяком случае, за те деньги, о которых договорились с П.А. Емельяновым. (Не исключено, что расхождения в описании переселенцами цены приёмных приговоров – то ли 25 руб., то ли 50 руб. – это отголосок одного из мнений старожилов: принять с увеличением приёмной платы). Но более того: даже самого Петра Емельянова они решили не пускать, а ведь он уже сполна оплатил собственное причисление. Отказ старожилов от своего собственного обещания выдать приёмный приговор позволяет думать, что они не просто посчитали условия договора нарушенными, но увидели в действиях Петра Емельянова прямой обман. "Военной хитрости" переселенцев они противопоставили собственную "военную хитрость".

Чтобы не возвращать деньги (уже, вероятно, потраченные на общественные нужды), общество остроумно решило зачесть их в счёт полетков за один год. Такое объяснение решает проблему мирного сосуществования в 1892 г. То, что казалось бы чрезмерным в качестве полетков для одного человека, не имеющего даже хозяйства, выглядело вполне умеренной платой для доброго десятка взрослых мужиков с семьями.

Итоговая победа переселенцев во многом объясняется курсом администрации на заселение края. Но и для начальства махинация переселенцев была совершенно очевидна. Даже начальник округа, толкующий спорные факты в пользу переселенцев, признавал право старожилов "по изменившимся обстоятельствам" отказаться от приёмного приговора.

Всё это позволяет думать, что переселенцы с самого начала ожидали сопротивления старожилов многочисленной партии. Синелипяговские крестьяне шли не наобум – в места, уже обжитые их односельчанами, и с предварительной засылкой ходока. Они были хорошо подготовлены как к трудностям пути, так и к трудностям устройства на новом месте. Одним из главных препятствий они видели сопротивление старожилов, для введения которых в заблуждение и была придумана система проглатывания пилюли по кусочкам.