Со времени жалобы губернатору прошло едва больше месяца. По меркам делопроизводства второй половины XIX в. – это не тот срок, чтобы рассчитывать на губернаторский ответ. Но похоже, что сенокос и уборка урожая действительно стали временем быстро растущего напряжения. Пятнадцатым августа датирована очередная жалоба переселенцев – на сей раз в столицу Российской империи, министру внутренних дел (документ 6) [1].

Уже сам по себе этот документ даёт кое-что новое к уяснению фактов. Ключевой фрагмент жалобы заслуживает цитирования подряд: "Общество то согласилось выдать на причисление нашых симейств приемные приговара, за выдачу каторых получили 32 рубля и выпили два ведра вина, но затем от выдачи приговоров под подстрекательством однодеревенцев, так называимых горлапанов Алексея и Фомы Головиных, Захара Лорионова и Ивана Гуляева совершенно атказались требуя еще 43 рубля в общество, да сибе на взятку сказанные Гарлопаны 25 рублей но долее васпрещают нам пражывать в их селении, вынуждая выехать оставя все занятия на праизвол судбы".

Указание на "горлопанов" как движущую силу разрыва между старожилами и новосёлами даёт нам усиление тезиса о разнородности старожилов. Кроме этого, мы видим ещё и любопытное описание старожильческих требований. Ёмкий, но неточный просторечный стиль даёт в данном случае забавный сплав взаимоисключающих утверждений. То ли общество недовольно малой платой и требует доплатить (и тогда, конечно, остаться), то ли – вынуждает оставить всё и уехать. Это даёт основание думать, что отказ общества (или его части) не был категоричным, и дело всё-таки упиралось в деньги. В то же время, если сопоставить сумму доплаты в 43 рубля с уже уплаченными 32 рублями и ставкой в 25 руб. за "ревизскую душу", то получится, что старожилы готовы были принять как максимум три семейства; между тем жалоба подана от шести домохозяев. Не исключена и такая трактовка: старожилы соглашались оставить Петра Емельянова с его ближайшими родственниками (раз уж с них задаток получен и отчасти выпит), но хотели отсечь "примкнувших к ним".

Эти сведения расширяют набор существующих версий описания того, что случилось – но не дают окончательного ответа, кто прав. Зато вспомогательные документы – приложенные к ходатайству "опросный лист" переселенцам (документ 6-1) и перечень переселенческих хозяйств (документ 6-2) – открывают истинную суть противоборства.

Краткий бланк переселенческой регистрации ("опросный лист") [2], при всей бестолковости его заполнения, даёт главное: шесть семейств (тех самых, главы которых жаловались министру), как выясняется, насчитывали 71 душу обоего пола. Из них 42 человека приходились на клан Емельяновых, поделённый между Дмитрием Трофимовичем и Петром Андреевичем Емельяновыми. Полезное уточнение в эти цифры вносит следующий список [3], дающий поимённую, и с указанием возраста, расшифровку сводных цифр. Из шести семейств, описанных в "опросном листе", расписаны только четыре – двое Емельяновых, Анисимов и Огарков. По-видимому, малочисленные семейства Хаустова и Колесникова воспринимались как примкнувшие к застрельщикам переселения.

Клан Емельяновых составляет потомство двух, по крестьянской терминологии, большаков – 75-летнего Андрея Изотовича и 80-летнего Дмитрия Трофимовича. Но если Дмитрий Трофимович сам записан главой семейства (а два его сына, женатых и с детьми – у него в подчинении), то Андрей Изотович показан как "отец наш" в семействе старшего из его сыновей Петра.

В состав семейства Петра Емельянова входят, помимо жены и детей, его (судя по отчествам) братья Фёдор, Андриян и Иван с жёнами и детьми, а также "сноха солдатская жена" с дочерью (жена, по-видимому, младшего из Андреевичей). Одни только Емельяновы привозят помимо двух стариков (75 и 80 лет), которым вряд ли потребуется пашня, шестерых взрослых мужиков от 34 до 46 лет и одиннадцать детей мужского пола от 2 месяцев до 16 лет, да ещё одну "солдатскую жену", муж которой по возвращении из армии, конечно, придёт сюда же. Итого вместо одного "разведчика" Петра Емельянова оказывается восемнадцать претендентов на земельные наделы, а если считать "примкнувших к ним", то и все 36!

Перечни попутно подчёркивают и высокую организованность переселения. Переселенцы в своих жалобах стараются произвести впечатление беженцев, спасавшихся вдруг куда придётся: "…Прибыли для прокормления себя и своих алчущих от гнева Божьего мололетных детей в дер. Харлову… где как видя большые тысячи десятин нираспаханной степи красующей пред открытым небом, манившей своим приветом под покров как мать сыра земля, остановились хотя на имя Христово добыть сибе кусок хлеба" (из жалобы министру). Это не более чем канон униженного прошения. На самом деле уже при регистрации на переселенческом пункте воронежцы точно указывают, что идут в д. Харлову, и при ответе на вопрос о методах выбора места указали все возможные варианты – и посылали ходоков, и узнали из писем родных, и "в Харловой родные причислены" (конечно, это Пётр Емельянов). Только в хорошо обеспеченную поездку можно было взять с собой всю семью от 2–3-месячных младенцев (коих четверо!) до 75-80-летних стариков (две пары!). И не просто взять, но довезти их живыми.

Итак: не крестьянские жалобы, в которых доморощенные грамотеи являют свои представления о риторическом искусстве, а вспомогательные перечни раскрывают главный камень преткновения в харловском эпизоде. Получив согласие общества причислить двух или трёх домохозяев, Пётр Емельянов привёл семь десятков человек, включая с десяток годных работников, которым земля требуется немедленно. "Кто скажет, что это девочка, пусть первый бросит в меня камень!", – как выразился в подобном случае великий комбинатор.

Нельзя сказать, что старожилы в своих жалобах вовсе обошли стороной этот неожиданный ход переселенцев. Переселенцы прибывают "с большим числом годных работников в каждом семействе" – жаловались старожилы. Однако факт обмана не поставлен во главу угла. Старожилы решили противопоставить чужому обману – собственный. Они просто сделали вид, что никакого аванса не было.

Примечания.

[1] ГАТО. Ф. Ф-3. Оп. 45. Д. 42. Л. 7–7 об., 11–11 об.
[2] ГАТО. Ф. Ф-3. Оп. 45. Д. 42. Л. 8–8 об.
[3] ГАТО. Ф. Ф-3. Оп. 45. Д. 42. Л. 9–10.