Конфликты, тягостные для современников, ценны для историка: они нарушают кажущееся спокойствие текущей жизни и позволяют приглядеться к тем движущим силам, которые и создают перемены в жизни общества. За счёт внимания к столкновениям переселенцев и старожилов Великое Сибирское переселение превращается из освоенческого мероприятия в явление бурной и сложной общественной жизни. Источники, выявленные, отобранные и включенные в коллекцию «Старожил и Новосёл», дают представление о предпосылках и возникновении споров, позициях сторон (старожилов, переселенцев, властей), собственно о ходе противостояния, путях разрешения и результатах конфликта.
Традиция изучения.
Столыпинское переселение в истории Сибири – веха, сопоставимая по значению с отменой крепостного права. Переход на качественно новый уровень социально-экономического развития, осуществленный в регионе во время массового притока крестьян, привлекает внимание всех, кто знакомится с жизнью Азиатской России предреволюционного столетия. Первыми историками переселения стали его организаторы, правительственные чиновники, подытожившие переселенческую эпопею солидным трехтомником в комплекте с роскошным картографическим фолиантом[1]. «Наиболее интересным и живым в ряду правительственных работ того времени» – так квалифицировал переселенческое дело один из его руководителей В. Ф. Романов[2]. Перемещение трех миллионов крестьян за тысячи верст, да еще с дальнейшим созданием ими собственных хозяйств, было, конечно, технически трудным мероприятием по освоению российских просторов. Руководители переселенческого проекта имели основание гордиться результатами его реализации.
Советские историки пытались доказать ущербность переселенческой эпопеи самодержавия, обрекающей российских крестьян на страдания в Сибири[3]. Несостоятельность этих критических оценок показана в монографии В. Г. Тюкавкина[4]. Сам он участвовал в создании советской традиции, поэтому именно его критика этих построений наиболее показательна для понимания их безосновательности. Почти вековой спор на тему эффективности переселения как главнейшего элемента мероприятий по заселению Сибири увенчался, таким образом, признанием очевидного. Но если тема переселения как такового получила заслуженное признание, то конфликты между старожилами и переселенцами долгое время оставались на периферии внимания исследователей.
Между тем, в ключевом значении переселенческих конфликтов для дальнейших бурных событий были уверены некоторые известные участники Гражданской войны в Сибири. Военный министр омского правительства генерал А. П. Будберг 17 мая 1919 г. записал в дневнике: «Главными заправилами всех восстаний являются новоселы, преимущественно столыпинские аграрники, плохо устроившиеся в Сибири и мечтающие о том, как бы пограбить богатое старожильческое население Сибири, достаток которого разжигает их большевистские аппетиты»[5]. Анонимный знакомый главы колчаковского Совета министров П. В. Вологодского на вопрос, чего же хотят крестьяне Славгородского уезда, 30 сентября 1919 г. заявил, что «земельный вопрос больше всего служит предметом недоразумений в деревенском населении. Старожительское население против захвата земель новыми пришельцами за землей, а эти последние рвут землю в каждой деревне»[6]. Красный подпольщик П. П. Бажов, давая в 1934 г. свою оценку Гражданской войны, писал, что бесхлебные (не обеспечивающие собственных потребностей в зерне) и малоземельные волости поддержали коммунистов, а многоземельные и товаропроизводящие становились очагами и антиколчаковского, и антикоммунистического противодействия[7].
Эту мысль поддерживают и современные историки: «В переселенческой степной зоне Алтая впоследствии находился и один из главных очагов антикоммунистических крестьянских восстаний, направленных против политики военного коммунизма» – констатируют барнаульские авторы[8]. Красочные зарисовки приводят исследователи казачества Бийской линии (станица Антоньевская, поселки Терский, Николаевский, Слюденский и др.). Противоречия между казаками и переселенцами усиливались по мере аграрной колонизации Сибири. «И, если поначалу казак только с любопытством разглядывал заезжую "расею", – отмечает В. А. Шулдяков, – то затем, по мере нарастания переселенческой волны, к любопытству уже прибавилось недоброжелательство. "Обойти", "подсидеть хохла" – так во многих местах называли новоселов – стало для казака одной из гражданских заповедей»[9]. После освобождения Алтая от белых в отношении казаков местными крестьянами был развернут террор и разграбление имущества. Как свидетельствовал очевидец в феврале 1920 г., «Казачьи села опустели еще в ноябре месяце [1919 г.]. За вооруженными казаками в горы Алтая бежало почти все работоспособное население. Остались только дряхлые старики, женщины, дети. Так, в станице Антоньевской Бийского уезда, некогда славившейся богатством хлеба и скота, осталось до 700 душ обоего пола, причем скота молочного насчитывается: по одной лошади и одной корове на каждые 5 душ. Остальное частью реквизировано партизанами, частью увезено казаками в горы, но главным образом расхищено крестьянами соседних поселков: Михайловского, Ключей и т. д. До сих пор за десятки верст к казачьим поселкам тянутся крестьянские подводы. Забирается домашняя утварь в пустующих домах, изгородь около домов, не обмолоченный хлеб, выламываются полы, рамы, косяки и т. д.»[10].
Трагические страницы Гражданской войны отображают последствия конфликтов, заложенных ранее. Но и само появление этих конфликтов на дореволюционном этапе фиксировалось историками. В конце 1960-х гг. Л. М. Горюшкин, в духе времени, определил эти столкновения как проявления «второй социальной войны в деревне» (бедняков против кулачества). «Работая в первые годы по найму, переселенцы стремились завести собственное хозяйство, и их субъективные интересы во многом были направлены на борьбу за хозяйственную самостоятельность. В частности, это проявилось в форме борьбы новоселов и старожилов, – замечал Л.М. Горюшкин. – Но за этой формой скрывалась объективная антикапиталистическая направленность. Дело не в противоречиях новоселов и старожилов как таковых, а в классовых разногласиях, которые возникали между беднейшей и зажиточной частью тех и других. Не все переселенцы боролись против старожилов, как и не все старожилы являлись эксплуататорами новоселов»[11].
Одному из авторов настоящего текста уже доводилось высказывать свою позицию по вопросу о противоречиях между старожилами и переселенцами рубежа XIX–XX вв.: «Первоначально, пока маховик переселений только набирал обороты, старожилы были заинтересованы в причислении новоселов к своим сельским обществам, поскольку это создавало рынок дешевой рабочей силы», но, по мере нарастания миграционного потока, «старожилы начинают воспринимать переселенцев как захребетников и требовать их водворения на свободные земли»[12]. Противоречия эти были столь значительны, что можно констатировать наличие своеобразного старожильческо-переселенческого фронтира в этот период.
С несколько иных позиций пытаются рассматривать изучаемое явление омские историки[13]. По их мнению, оно связано с проблемами ментальности и адаптации основных социальных групп региона к изменяющимся параметрам природной и социальной среды; «важнейшим условием формирования моделей территориального поведения является неповторимое сочетание на данной территории природных, климатических, экономических, геополитических, социокультурных и иных факторов, имеющих долговременной характер»[14]. Продолжение дореволюционного подхода к конфликтам старожилов и переселенцев, с отказом от квалификации их как проявлений второй социальной войны, можно видеть в работах современных барнаульских историков-аграрников. В своих монографиях они констатируют, что «массовый приток мигрантов из внутренних губерний страны приводил к ломке привычного уклада старожилов»[15], следствием чего стали «многочисленные факты притеснений, осуществлявшихся старожилами по отношению к новоселам» [16]. Главная же их заслуга – это изучение технологии адаптации переселенцев в Сибири на основе статистического анализа 13 тыс. подворных анкет переписи 1917 г. на Алтае. Явление, которое прежде укрывалось за понятием «крестьянское хозяйство», предстало во всем своем разнообразии. Выяснилось, например, что земледелие, животноводство и промыслы играли разную роль у старожилов и у новоселов, и именно на земледелие опиралась адаптационная стратегия переселенцев. Таким образом, изучение переселения вышло на более глубокий уровень, дающий качественно новое представление как о самом переселении, так и о связанных с ним явлениях экономики и культуры. В конце концов, речь идет о понимании той эпохи, которая опиралась на инициативность простых людей. Продолжение исследований на этом «технологическом уровне» требует введения в научный оборот новых массивов источников. Один из них – публикуемые в данном сборнике материалы о конфликтах старожилов и переселенцев. Один из них – материалы о конфликтах старожилов и переселенцев, открываемые "Старожилом и Новосёлом".
Замысел коллекции.
Итак, историкам, использовавшим наблюдения современников, кое-что известно о противоречиях между переселенцами и старожилами в Сибири. Но при ближайшем знакомстве с темой встают неочевидные вопросы. Например: каким образом противоречие интересов превращается в осязаемый конфликт с драками и взаимными жалобами, а иной раз – погромами и убийствами. Казалось бы, нормативная база не оставляла места спорам. «Положение о крестьянах» четко устанавливало, что право на земельный надел имеют лишь члены сельского общества (общины), принятие же пришлых в члены общества зависит от сельского схода. Если сход не выдает приемного приговора, они не имеют права на земельный надел. Откуда же в таком случае возникает борьба?
Изучение механизма возникновения и развития старожильческо-переселенческой конфронтации в Сибири опирается на метод отдельных случаев. В сборнике представлены не просто яркие свидетельства на заданную тему, но целые документальные комплексы, позволяющие увидеть ситуацию с разных сторон и на протяжении развития «горячей стадии» конфликта. Подборки документов достаточно подробны, чтобы можно было использовать популярный среди экономистов метод ситуационного анализа (case study) и досконально изучить все стороны дела, выявить не только события, но и побуждения участвующих в конфликте сторон. В каждом случае документы позволяют реконструировать и позицию старожилов, и точку зрения переселенцев, и мнение чиновников, притом что взгляд каждой стороны представлен разными документами. Это дает перекрестные свидетельства, которые нередко содержат взаимоисключающие утверждения. Чтобы на их основе установить истину, требуется не отбрасывать одно из утверждений, а находить разумное объяснение сочетанию спорных положений.
Изучение механизма возникновения и развития старожильческо-переселенческой конфронтации в Сибири опирается на метод отдельных случаев. В нашей коллекции представлены не просто яркие свидетельства на заданную тему, но целые документальные комплексы, позволяющие увидеть ситуацию с разных сторон и на протяжении развития «горячей стадии» конфликта. Вот почему в коллекцию включены почти все выявленные документы по каждому из случаев. Какие-то из них задают вехи развития конфликта, другие добавляют штрихи к общей картине или к портретам отдельных участников. Изредка встречались документы, которые не добавляли совсем ничего нового к совокупности уже известных сведений. Их мы всё-таки оставили за бортом публикации. Хотелось, чтобы читатель был уверен: каждый из приведённых документов заслуживает того, чтобы вчитаться и вдуматься.
Наши подборки документов достаточно подробны, чтобы можно было использовать популярный среди экономистов метод ситуационного анализа (case study) и досконально изучить все стороны дела, выявить не только события, но и побуждения участвующих в конфликте сторон. В каждом случае документы позволяют реконструировать и позицию старожилов, и точку зрения переселенцев, и мнение чиновников, притом что взгляд каждой стороны представлен разными документами. Это дает перекрестные свидетельства, которые нередко содержат взаимоисключающие утверждения. Чтобы на их основе установить истину, требуется не отбрасывать одно из утверждений, а находить разумное объяснение сочетанию спорных положений.
Подборки такого рода чрезвычайно редки. Огромное большинство споров, аналогичных представленным в данном сборнике, кануло в Лету или оставило по себе лишь отдельные документы: мы можем судить о наличии конфликта, но не видим подробностей. Лишь самые острые случаи отразились в комплексах документов, которые хранятся в архивных фондах. Эти единичные случаи позволяют понять целый класс явлений, который не учитывался статистикой и может быть выявлен только скрупулёзным изучением отдельных случаев.
Единственный до сих пор пример подобной публикации материалов о переселенческих конфликтах являет издание О.Н. Катионовым документов, связанных с урегулированием земельного спора между русскими переселенцами и «кочевыми инородцами» в Горном Алтае [17]. Отношения русской власти с кочевниками, для которых переход на обычный земледельческий надел означал смену уклада жизни, составляют отдельный класс явлений, выходящий за рамки данного сборника.
В нашей коллекции представлены все документальные комплексы о конфликтах старожилов и переселенцев, до сих пор выявленные применительно к Томской губернии; они и обеспечивают семь из восьми разделов сборника. Именно Томская губерния, включавшая тогда и алтайские просторы, издавна была местом притяжения российских крестьян. Уже с конца XVII в. старообрядцы, не желавшие сдаваться Антихристу, знали, что свободу надо искать на просторах Алтая[18]. С отменой крепостного права возможностей перебраться в Сибирь прибавилось. В Томской губернии осело больше переселенцев, чем в любом другом сибирском регионе: 48 % всех переселившихся в конце XIX – начале XX вв. Особенно манил крестьян Алтайский округ Кабинета е.и.в. Здесь во второй половине XIX в. поселилось около 600 тыс. чел., в 1907–1914 гг. – еще 734 тыс.[19] Если в 1858 г. Томская губ. насчитывала 694,6 тыс. чел., то накануне 1917 г. – 4503,9 тыс. (44,3 % всех живших в Сибири). Численность населения алтайских уездов (Барнаульский, Бийский, Змеиногорский) выросла с 486 тыс. в 1882 г. до 2710 тыс. чел. в 1912 г.[20] По этому показателю они значительно обогнали всю Тобольскую губ. и в 2,5 раза превосходили Енисейскую губ., в 3,5 раза – Иркутскую. Не случайно в 1916 г. в МВД началась подготовка выделения из Томской губ. Алтайской, что осуществилось летом 1917 г.
Единственный эпизод, выходящий за рамки Западной Сибири, относится к Енисейской губ. и касается немецких переселенцев. В рамках столыпинского переселения в Сибирь отправились поляки, латыши, эстонцы, латгальцы, немцы. В 1915 г. в Томской губ. насчитывалось 113 немецких селений, в том числе 93 – в Барнаульском уезде. Селились немцы и в Минусинском уезде Енисейской губ. Минусинская котловина с её особенно благоприятными природными условиями издавна была одним из самых развитых земледельческих районов Восточной Сибири. В 1906 г. переселенцы из Волыни основали деревню Александровку, в следующем году саратовские мигранты заселили село Николаевку (колония Гнадендорф). Всего к 1915 г. в регионе только в переселенческих поселках проживало около 55 тыс. немцев, они распахали около 320 тыс. десятин земли[21].
Можно надеяться, что дальнейшее изучение российских архивов даст новые находки на тему переселенческих конфликтов. Но и уже изученные дела позволяют сделать некоторые определённые выводы. Статьи, предварявшие издание этого сборника, содержат целый ряд обобщений, сделанных на основе публикуемых документов [22].
Век мировых переселений.
Коренная причина переселений и связанных с ними конфликтов – кризис традиционного крестьянского уклада. Земельный фонд Европейской России в рамках экстенсивной модели агрикультуры был исчерпан, а число крестьян быстро росло. Сельские обыватели стояли перед выбором: или менять традиционный образ жизни (переходя к интенсивным формам ведения хозяйства либо вовсе отказываясь от земледелия), или переселяться. Проблема такая стояла не только перед русскими крестьянами. XIX век – век великого трансатлантического переселения [23]. Десятки миллионов молодых европейцев навсегда покидали родину, чтобы попытать счастья на просторах Северной Америки.
Переселение русских крестьян в Азиатскую Россию с точки зрения правительства выгодно отличалось от заокеанских переселений шведов и ирландцев. Тамбовские, воронежские, курские мужики, обустроившиеся в Сибири, не покидали Российскую империю, а помогали ее осваивать, заменяя кочевую неустроенность «инородцев» оседлым земледельческим хозяйством, укрепляя политические позиции России в Азии. Правда, в первое время были сомнения: не приведет ли отъезд крестьян в Сибирь к увеличению цен в России на рабочие руки, не навредит ли российским помещикам? И всё же правительство, поколебавшись, поддержало переселения. Первой ласточкой стали временные правила 10 июля 1881 г. Закон 13 июля 1889 г. предусмотрел организацию системы переселений, включая льготы для новоселов. После того, как в Сибирь пришла железная дорога, за переселение взялись всерьез. В 1896 г. при МВД было создано Переселенческое управление, которое и занялось системной постановкой процесса – от предварительного информирования крестьян в местах выхода до помощи при заселении на переселенческие участки.
Тем не менее, переселение в лучшие годы лишь тормозило естественный прирост населения в Европейской России. По силе воздействия на Сибирь это явление заслуженно получило титул Великого сибирского переселения[24]. Но оно так и не стало Великим российским переселением. Отчасти в этом виноваты особенности жизни Европейской России после 1861 г. Выкупные платежи, нередко побуждавшие общину ограничивать выход крестьян; бурно растущая промышленность, поглощавшая массу рабочей силы – таковы внутренние факторы, отрицательно влиявшие на переселение. Но кроме этого, было и сопротивление сельских обществ старожилов, не желающих принимать новоселов. Крестьяне-сибиряки были возмущены чрезмерным притоком новоселов вплоть до готовности устраивать новоприбывшим погромы. Почему же тогда переселенцы не шли на свободные сибирские просторы, огромные пространства которых не освоены до сих пор?
Парадокс: велика Сибирь, а переселяться некуда. В то самое время, когда американцы устраивали "земельные гонки" за право поселиться на диких неосвоенных участках[25], сибирские переселенцы и не думали селиться «в чистом поле». Подобрать место, построить дом, завести скот, устроить огород, поднять целину, и все это – одновременно, в суровых климатических условиях... Такой набор подвигов был чрезмерной задачей даже для русского мужика, способного, по М. Е. Салтыкову-Щедрину, и на необитаемом острове «двух генералов прокормить». Опыт переселений второй половины XIX века показал, что Сибирь – не Америка. До тех пор, пока правительство не совместило межевание специальных переселенческих поселков с выдачей ссуд, переселенцы вынуждены были подселяться к старожилам, первое время работая батраками.
До-столыпинское переселение.
В памяти сибиряков большое переселение дореволюционной эпохи не случайно осталось как "столыпинское переселение". Действительно, те самые примерно три миллиона крестьян, благодаря которым так резко выросло население 10-миллионной Сибири, пришли именно в столыпинские годы (с 1906 по 1911). Число ежегодно переселяющихся в Сибирь измерялось тогда сотнями тысяч. За четверть века до Столыпина счёт шёл на десятки тысяч, а то и тысячи. Тем не менее, половина представленных в сборнике конфликтов относится к периоду до 1896 г., в разительном противоречии с относительной высотой переселенческих волн этого времени. И это не "первые раскаты грома", это уже самая настоящая гроза. Конфликт в Ново-Тырышкино, захвативший сотни семейств с обеих сторон баррикады, приводился как яркий пример переселенческих проблем западносибирскими наблюдателями [26], о нём писали столичные публицисты [27], в его решении участвовал чиновник особых поручений, специально командированный министром внутренних дел "для ближайшего содействия переселенцам, идущим через Томскую губернию или водворяющимся там" [28].
Дело в том, что поток переселенцев не распределялся равномерно по всем сибирским селениям, но сосредотачивался в малой части поселений. Вот почему даже переселение начала 1880-х гг. – тонкий ручеёк по сравнению со столыпинским временем – быстро привело к «переполнению буфера обмена» между Европейской Россией и Сибирью. Почему же не происходило равномерного распределения переселенцев? Здесь сыграло свою роль явление, известное как «цепная миграция».
Понятие цепной миграции (chain migration) используется исследователями переселений с 1964 г. после появления статьи Джона и Леатрис Макдональд. По их определению, цепное переселение – это явление, при котором новые переселенцы узнают о своих возможностях, переезжают, обустраиваются на новом месте и находят работу посредством первичных связей (primary social relationships) со старыми переселенцами (previous migrants).[29] Симона Вегге внесла существенное уточнение: речь идет о людях, которые более или менее независимы друг от друга, «их совместная жизнь в новом месте не является неизбежной»[30]. То есть, речь не идет о перевозке отходниками жены и детей. Цепная миграция – это переезд соседей и друзей по совету тех, кто благополучно устроился на новом месте.
Макдональды выдвинули понятие цепной миграции, чтобы преодолеть ограниченность «грубых экономических моделей притяжения-выталкивания». До этого социологи изучали зависимость переселений от «выталкивающих» (неблагоприятных) условий в местах выхода и «притягивающих» (благоприятных) – в местах поселения. Понятие цепной миграции позволило выделить новый класс явлений, влияющих на интенсивность переселений и обеспечивающих «долгий след» краткосрочным экономическим факторам. Если, например, первичным толчком к переселению послужил голод, то и после его преодоления переселение сохранялось за счет писем, а то и денежных переводов, от уехавших родственников и друзей. Появилось и дополнительное объяснение переменам в составе переселенцев. Поскольку преемникам всегда проще, чем первопроходцам, цепная миграция позволяет переселяться не только молодым и сильным, но и тем, кто иначе бы не рискнул на переезд.
Именно таким путем, по стопам уехавших ранее, следовала существенная часть переселенцев до строительства Транссиба. Они отправлялись не просто в Сибирь, но – к своим. На место одного мигранта, благосклонно воспринятого старожилами, приезжали десять, которых воспринимали настороженно. На место десятка приходила сотня, и это вызывало открытое возмущение. Так действовал универсальный механизм, не раз опробованный и в прошлом, и в настоящем.
Новые старожилы, старые переселенцы и прочие.
Выше говорилось о тонких структурах, видеть которые важно для понимания происхождения конфликтов и их развития. Действительно, публикуемые комплексы документов позволяют существенно усложнить картину, задаваемую разделением всех участников событий лишь на "переселенцев" и "старожилов". Быстро раскрученный волчок кажется равномерно серым; если остановить его для неспешного изучения, оказывается, что он разделён на полосы самой контрастной окраски.
Среди старожилов мы видим зажиточных сельских обывателей, активистов антипереселенческой кампании. На другом полюсе – бедняки, продающие пришедшим новоселам свои избы. Большинство же идет на поводу у сильнейшего, будь то староста, составляющий приговор об изъятии сельскохозяйственных орудий и недопуске переселенцев на пашню, или чиновник, добивающийся у сельского общества приговора о льготном причислении «вежливых» переселенцев. Еще большее разнообразие – у переселенцев. Есть склонные к уступкам; есть отслужившие солдаты, более решительные в отстаивании своих особых прав; есть пришедшие уже в разгар конфликта; есть пришедшие ранее («переселенцы-старожилы»), одни – причисленные, другие – живущие без приемного приговора.
Многообразие зависело и от материальных условий (бедные и богатые, имеющие льготы и не имеющие их), и от личных качеств. Но есть ключевой для понимания происходящего момент, постепенно выходящий из тени по мере вчитывания в документы: между двумя, казалось бы, взаимоисключающими группами – старожилами и новоселами – существует мостик в лице «переселенцев-старожилов». Между двумя, казалось бы, параллельными мирами существует связующее звено – период взаимовыгодного сотрудничества тех сил, которые со временем окажутся по разные стороны баррикады. Именно за счет этого мостика, этого связующего звена мы имеем дело не с банальным нарушением закона, а с глубоко укоренившимся конфликтом, в котором у каждой стороны есть своя правда.
Народ и власть.
Материалы «Старожила и Новосёла» опровергают сложившийся стереотип о царских чиновниках как держимордах, всегда готовых «тащить и не пущать». В наиболее напряженных случаях (Ново-Тырышкино и Сартаково), когда речь заходила о принудительном выселении переселенцев, начальники уездной полиции (исправники), высказывая враждебное отношение к новоселам, вместе с тем указывали на изъяны в позиции старожилов. Один из исправников предлагал решить проблему за счет официального землеустройства по договоренности с руководством Алтайского округа Кабинета е.и.в., второй отправлял переселенцев искать справедливости в суде. Общее здесь то, что позиция исправников выдает их нежелание создавать себе «лишние неприятности».
По существу, и исправники, и крестьянские начальники в деле разрешения конфликтов выступали в роли помощников губернатора, который и являлся главным воплощением понятия «власть». Если нижестоящие чиновники могли высказывать мнение и перекладывать решение на чужие плечи, то губернатору надо было принимать какое-то решение. А их высказывания показывают, что они стремились разрешить проблему при минимальном использовании силовых действий и минимуме перемен сложившегося status quo. И поскольку «положительное» решение требовало либо применения грубой силы (для выдворения переселенцев), либо нарушения закона (принудительная приписка к старожилам), губернатор старался принимать решения «отрицательные». Подателям жалобы (которая и служила основанием для разбирательства) разъяснялась их неправота (старожилам – что напрасно пустили переселенцев, новоселам – напрасно поселились без приемных приговоров) и на этом основании по жалобе давался отказ. Одновременно крестьянским чиновникам давалось поручение подталкивать обе стороны к мирному разрешению конфликта.
Сами чиновники объясняли принятые решения желанием учесть интересы спорящих сторон. Принцип, на который они при этом опирались, не формулируя его явно, можно назвать презумпцией ответственности за трудовой договор (хотя и неписанный). Раз старожилы в первый год нанимали переселенцев в батраки значит, теперь старожилы не могут оставить переселенцев на произвол судьбы, не могут выдворить за пределы общинного надела, заставляя их начинать все с начала. Такая логика напоминает политику государства применительно к отношениям фабрикантов и рабочих – политику, сочетающую репрессивные меры против забастовок с внедрением фабричного законодательства, охраняющего некоторые права рабочих.
Парадокс в том, что в большинстве случаев эта тактика срабатывала, хотя решения губернатора в строгом смысле слова не выполнялись. Переселенцы продолжали распашку, не будучи причисленными (некоторые, не выдержав давления старожилов, уезжали). Старожилы продолжали избиение новоселов, разгром их построек (но селения заполнялись до полного исчерпания закрепленного землеустроителями фонда пахотных земель). Проблема постепенно сходила на нет. Жизнь продолжалась, и на этом фоне разбитые носы и разломанные сараи выглядели несущественной подробностью. Предел допустимой по меркам губернатора вседозволенности показал, уже в конце рассматриваемой эпохи, сартаковский случай. Здесь весной 1916 г., после семилетнего противостояния, произошло убийство, о возможности которого заблаговременно предупреждал крестьянский начальник. Это происшествие кардинально изменило поведение местной администрации. До суда и тюрьмы дело не дошло, но переселенцы были выселены в административном порядке за пределы губернии.
Со своей стороны, крестьяне предстают не пассивной массой, ожидающей руководящего и направляющего воздействия, но людьми с активной жизненной позицией. Публикуемые документы ясно показывают не только готовность крестьян к физической борьбе за свои интересы, но и умение их работать в правовом поле. Не сходя с места, крестьяне собирают необходимые им справки по всей стране и запасаются нотариально заверенными копиями. Они знают, кому можно пожаловаться на волостное правление и на местных чиновников. Они не стесняются теребить губернатора телеграммами и ходоками. Они знают, что властная вертикаль состоит из разных ведомств (не преуспев у губернатора, жалуются сенатору-ревизору, затем в Переселенческое управление, наконец, «на высочайшее имя» – царю). Их обращения риторически оформлены с упором на общегосударственные интересы, с использованием соответствующих оборотов: «государственные соображения», «патриотизм», «оскорбление государственной власти». Крестьяне не боятся власти; крестьянский же начальник, даже будучи убежденным в необходимости высылки переселенцев, при составлении протокола старается быть нарочито объективным и непредвзятым.
Именно от самих крестьян зависел, в конце концов, исход противостояния. От их изобретательности (хитрости), настойчивости (наглости), решительности (грубости). Одинаковые, с формальной точки зрения, случаи могли иметь разный исход: от благополучного (и даже бесплатного) причисления до разорения, выселения и даже смертоубийства. Переселенческо-старожильческие конфликты в Сибири конца XIX – начала XX в. позволяют увидеть, что двигатель дореволюционного российского общества – это крестьянская самостоятельность. Это инициатива простых людей, которые живут не по инструкции, а по необходимости: не игнорируя закон, они в то же время используют все возможности для того, чтобы делать жизнь по-своему.
Как выясняется, монополия власти на политическую деятельность сочеталась до 1917 г. с большой свободой местной жизни. Это не была идиллическая свобода, «золотой луч» которой несет справедливость и благополучие. В эту свободу укладывались захват и уничтожение чужого имущества, запашка чужих земель, угроза физической расправы и самый настоящий мордобой. Но это было то пространство, в котором пределы деятельности человека определялись им самим: его силой, настойчивостью, изобретательностью и решительностью в отстаивании своих и групповых интересов. Губернаторы сменялись, а пространство свободы оставалось: оно зависело не столько от произвола властей, сколько от давно сложившейся традиции. В этой атмосфере закалялась личность крестьян, составлявших большинство дореволюционного российского социума.
Примечания:
[1] Азиатская Россия. Т. 1–3. СПб.: издание Переселенческого управления ГУЗиЗ, 1914; Атлас Азиатской России. СПб.: издание Переселенческого управления ГУЗиЗ, 1914.
[2] Романов В. Ф. Старорежимный чиновник. Из личных воспоминаний от школы до эмиграции. 1874–1920 гг. СПб.: Нестор-история, 2012. С. 143.
[3] Скляров Л. Ф. Переселение и землеустройство в Сибири в годы столыпинской аграрной реформы. Л., 1962.
[4] Тюкавкин В. Г. Великорусское крестьянство и Столыпинская аграрная реформа. М.: Памятники исторической мысли, 2001.
[5] Будберг А. П. Дневник белогвардейца // Дневник белогвардейца. Новосибирск: Зап.-Сиб. кн. изд-во, 1991. С. 254.
[6] Вологодский П. В. Во власти и в изгнании. Дневник премьер-министра антибольшевистских правительств и эмигранта в Китае (1918-1925 гг.). Рязань, 2006, с. 197-198.
[7] Бажов П. П. Бойцы первого призыва. Свердловск, 1934, с. 6-23.
[8] Разгон В. Н., Храмков А. А., Пожарская К. А. Столыпинская аграрная реформа и Алтай. Барнаул: АзБука, 2010. С. 217.
[9] Шулдяков В. А. К вопросу о гибели Сибирского казачьего войска в 1917-1922 гг. // Урало-Сибирское казачество в панораме веков. Томск, 1994, с. 161.
[10] Революционные события и гражданская война в Алтайской губернии. 1917–1922: Хрестоматия. Барнаул: ОАО «Алтайский полиграфический комбинат», 2001, с. 419.
[11] Горюшкин Л. М. Сибирское крестьянство на рубеже двух веков. Конец XIX – начало XX в. Новосибирск, 1967, с. 333.
[12] Резун Д. Я., Шиловский М. В. Сибирь, конец XVI – начало XX века: фронтир в контексте этносоциальных и этнокультурных процессов. Новосибирск: ИД «Сова», 2005. С. 95, 96.
[13] Чуркин М. К. Переселенцы и старожилы Западной Сибири: природно-географические, социально-психологические, этнопсихологические аспекты взаимоотношений (в конце XIX – начале XX вв.). Омск, 2001; Кротт И. И. Сельскохозяйственное предпринимательство: поведенческие стратегии и практики в условиях трансформации сибирского общества (1914–1020 годы). Омск, 2010.
[14] Кротт И. И. Указ. соч. С. 66.
[15] Разгон В. Н., Храмков А. А., Пожарская К. А. Столыпинская аграрная реформа и Алтай. С. 146.
[16] Разгон В. Н., Храмков А. А., Пожарская К. А. Столыпинские переселенцы в Алтайском округе: переселение, землеобеспечение, хозяйственная и социокультурная адаптация. Барнаул: АзБука, 2013. С. 179–194.
[17] Улалинское землеотводное дело, 1899–1915 гг. / авт.-сост. О. Н. Катионов. Новосибирск: НГПУ, 2012. [Электронный ресурс в открытом доступе:] http://bsk.nios.ru/content/ulalinskoe-zemleotvodnoe-delo-i-kommentarii-1899-1915-gg [дата проверки: 30.12.2020]
[18] Покровский Н. Н. Антифеодальный протест урало-сибирских крестьян-старообрядцев в XVIII в. Новосибирск: Наука, 1974; Мамсик Т. С. Побеги как социальное явление. Приписная деревня Западной Сибири в 40–90-е годы XVIII в. Новосибирск: Наука, 1978.
[19] Жидков Г. П. Кабинетское землевладение (1747–1917 гг.). Новосибирск, 1973, с. 199.
[20] Роль государства в освоении Сибири и Верхнего Прииртышья в XVII–XX вв. Новосибирск, 2009. С. 99.
[21] Вибе П. П. Массовое переселение немцев в Сибирь в конце XIX – начале XX вв. Формирование основных районов немецкой крестьянской колонизации // История и этнография немцев в Сибири. Омск, 2009, с. 90-91.
[22] Назовём наиболее важные из них: Кириллов А. К., Караваева А. Г., Шиловский М. В. Не на жизнь, а на смерть: сартаковский спор о праве на причисление как образец внутрикрестьянского конфликта столыпинской поры // Вестник Томского гос. ун-та. 2016. № 406. С. 169–181; Кириллов А.К., Гордеева М.А., Караваева А.Г. Сельскохозяйственные ресурсы общего пользования в западносибирской деревне: механизм возникновения старожильческо-переселенческих конфликтов в 1870-е – 1890-е годы. Антоньевский случай // Историко-экономические исследования. 2017. Т. 18, № 1. С. 193–218, № 2. С. 359–383; Кириллов А.К., Караваева А.Г., Самульцева Н.Н. Переселенческо-старожильческие конфликты на заре Великого сибирского переселения (1870-е – 1880-е гг.): штрихи к портрету российского общества // Вестник Омского университета. Серия "Исторические науки". 2017. № 4. С. 44–53; Кириллов А.К., Караваева А.Г. "Над схваткой": позиция власти в конфликтах между старожилами и переселенцами по ходу Великого сибирского переселения // Известия Иркутского государственного университета. Серия «История». 2017. № 22. С. 59–67; Кириллов А.К., Караваева А.Г. Игра по юридическим правилам: использование крестьянами начала XX в. юридических тонкостей в борьбе за свои интересы (Ново-Шульбинское противостояние старожилов с переселенцами) // Вестник Кемеровского государственного университета. 2017, № 1. С. 43–49; Kirillov, A.K., Karavayeva, A.G. For the sake of faith or for the sake of land? Religion as a factor of conflicts between migrants and old dwellers in the course of the Great Siberian migration (evidence from the Ognevo village, Biysk district) // Journal of Siberian Federal University. Humanities & Social Sciences. Vol. 11. 2018. # 9. Pp. 1399–1411; Кириллов А.К., Караваева А.Г. Скрытые технологии Великого сибирского переселения: взлом старожильческого общества переселенцами (Харловский конфликт 1893 года) // Историко-экономические исследования. 2018. Т. 19. № 4. С. 479–513. DOI: 10.17150/2308-2588.2018.19(4).479-513; Кириллов А.К. Парадоксы Великого сибирского переселения // Северные архивы и экспедиции. 2019. Т. 3 № 4. С. 24–32; Кириллов А.К. Столкновения переселенцев и старожилов в Сибири накануне и в ходе столыпинского переселения: функции социального конфликта // Историко-экономические исследования. 2019. Т. 20. №. 4. С. 625–639. DOI 10.17150/2308-2488.2019.20(4).625-639; Кириллов А.К. Достолыпинское переселение: неизвестный документ 1880-х годов в контексте истории миграций [Электронный ресурс] // Исторический курьер. 2019. №. 6. DOI: 10.31518/2618-9100-2019-6-16; URL: http://istkurier.ru/data/2019/ISTKURIER-2019-6-16.pdf. [дата проверки: 05.01.2020]
[23] Timothy Hatton, Jeffrey Williamson. The Age of Mass Migration: Causes and Economic Impact. Oxford University Press, 1998. 301 pp.
[24] Donald W. Treadgold. The Great Siberian Migration: Government and Peasant in Resettlement from Emancipation to the First World War. Princeton Universiti Press, 1957.
[25] Ray Allen Billington, Martin Ridge. Westward Expansion: A History of the American Frontier. University of New Mexico Press, 2001. 444 pp.
[26] Чудновский С.Л. Переселенческое дело на Алтае. (Статистико-экономический очерк) / Записки Вост.-Сиб. отдела Имп. Рус. Геогр. О-ва, по отделению статистики. Т. 1, вып. 1, под ред. Г.Н. Потанина. Иркутск, 1889. С. 132
[27] Исаев А.А. Переселения в русском народном хозяйстве. Спб,: издание А.Ф. Цинзерлинга, 1891. С. 102.
[28] Гос. архив Томской области. Ф. Ф-3. Оп. 44. Д. 9. Л. 110 – 113 об.
[29] John S. MacDonald and Leatrice D. MacDonald. Chain Migration Ethnic Neighborhood Formation and Social Networks // The Milbank Memorial Fund Quartery. Vol. 42, No. 1 (Jan., 1964), pp. 82-97 [Интернет-ресурс в ограниченном доступе:] https://www.jstor.org/stable/3348581 [дата проверки: 05.01.2020]
[30] Simone A. Wegge. Chain Migration and Information Networks: Evidence from Nineteenth-Century Hesse-Cassel // The Jornal of Economic History. Vol. 58, No. 4 (Dec., 1998), pp. 957–986. [Интернет-ресурс в ограниченном доступе:] https://www.jstor.org/stable/2566846 [дата проверки: 05.01.2020]